Тема:
Стереотипы меняются, проблемы остаются
(образ России в чешской литературе ХХ века)
Автор: Шерлаимова С.А (Шерлаимова С.А. окончила в1952 г. МГУ им.
М.В. Ломоносова, д.ф.н., зав. Центра Института балканистики РАН)
Источник: http://nnmoiseev.narod.ru/index.htm, vitaz6@mail.ru
“Надо ли бояться угрозы с Востока?” - в
апреле 1998 г. с такой шапкой вышло специальное приложение к авторитетной
чешской газете “Лидове новины”, посвященное месту России в современном
мире. “Восток опасен тем, что мы его не знаем”, - утверждается
в одной из статей этого номера. Но почему же “не знаем”? Ведь
речь идет о славянских странах с давними культурными связями,
на сближение которых еще с эпохи национального возрождения работали
прославленные ученые-филологи и историки, замечательные чешские
писатели, а после второй мировой войны - мощная пропагандистская
машина социалистических государств. И все же в этом утверждении
содержится определенная доля истины. Далеко не всегда предлагаемый
обществу образ способствовал пониманию “великого восточного соседа”,
зачастую один стереотип сменялся другим, порождая иллюзии и недоверие.
Из всех славянских
стран Чехия географически наиболее продвинута на запад, с девятого
века на ее территории установилось христианство западного образца,
триста лет она входила в состав Австрийской (с 1867 г. - Австро-венгерской)
империи и непосредственно с Россией соприкасалась не так уж часто
- в отличие, например, от Польши или балканских славянских стран.
Но в нашем столетии ситуация драматически изменилась. Чешско-русские
отношения в ХХ веке определялись такими событиями, как эпопея
чехословацких легионов, сформированных в России из сдавшихся на
восточном фронте в плен чехов и словаков и сражавшихся вместе
с российской армией против австрийцев за свою независимость, а
после Октябрьской революции оказавшихся в вооруженном конфликте
с советской властью; в мае 1945 г. - освобождение Чехословакии
Красной Армией от фашистской оккупации; 21 августа 1968 г. -ввод
советских войск в страну, в результате которого было подавлено
движение Пражской весны и установлен режим так называемой “нормализации”
- с жесткой цензурой, преследованием инакомыслия и многочисленной
эмиграцией. Если и в прошлом на отношение чехов к России накладывалась
печать идеологии - националистической, панславистской, католической
и т.п., то в ХХ веке применяемое к ней понятие “Восток” приобрело,
прежде всего, сугубо политическое наполнение, меняющееся во времени.
Независимая Чехословакия,
образование которой было провозглашено 28 октября 1918 г., в межвоенный
период входила в десятку наиболее развитых индустриальных держав,
ее общественное устройство было в Европе одним из самых демократических.
В стране существовали влиятельные социал-демократическая и коммунистическая
партии, сильное профсоюзное движение, разветвленная левая печать.
Вместе с тем, вследствие военного конфликта легионов с советской
властью и ряда других причин, Чехословакия де-юре признала Советский
Союз только в 1934 г. Правительство оказывало действенную поддержку
белой эмиграции, особенно ученым и деятелям культуры. Известно,
например, что М. Цветаева, написавшая в Чехии многие из лучших
своих произведений, продолжала получать чехословацкую стипендию
и после переезда в Париж, в Чехии развернулась научная деятельность
Р. Якобсона и целого ряда других русских филологов и т.п.
Если до 1918 г. практически
всю чешскую литературу, каковы бы ни были ее внутренние противоречия,
объединяли национально-освободительные устремления, то в независимой
республике сразу же произошло размежевание по идеологическому
признаку: по отношению к вновь созданному собственному государству
и к русской революции, к Советской России. Возникла революционная
литература, в которую пришли многие видные и общепризнанные представители
старшего поколения и молодые талантливые писатели и поэты. Новая
Россия стала одной из главных тем этой литературы.
В прежние времена
Россия поражала воображение западных “славянских братьев” своими
необъятными размерами, незаселенными пространствами, холодным
климатом, “азиатскими” обычаями жителей, к примеру, пристрастием
к распиванию чаев (не кофе!). Именно такой увидели ее и легионеры,
проделавшие путь от Украины до Владивостока. Вот как описал, например,
русские привычки один из деятелей легионерского движения известный
словацкий поэт Янко Есенский в стихах сборника “Из плена” (1919)
Съел
борщ - пей чай,
съел кашу
- чай,
не жизнь,
а просто рай.
Вот так
с утра до вечера
все чай,
и чай, и чай.
Молодой
чешский поэт Константин Библ, попавший в плен не на русском, а
на балканском фронте, представлял себе Россию подобным же образом,
когда в стихотворении “Русское” из авангардистско-поэтистского
сборника “Золотыми цепями”(1926) писал:
У очага в России у русских
ай!
Балалайка Бай-кай-лай
ром
кус сахара на скатерть
и грей чай
Играй и грей чай!
Любование российской
экзотикой - от золотых куполов бесчисленных церквей до пристрастия
к чаепитиям - сохранится в чешской поэзии надолго. Но главным
в изображении России после Октябрьской революции становится ее
политическая оценка, напрямую зависящая от политической позиции
автора.
Среди чешской мемуарно-исторической
литературы о русской революции особо выделяется капитальный труд
идеолога чешского национального движенияи первого президента Чехословакии
Томаша Гаррика Масарика “Мировая революция”(1925)с подзаголовком:
”Во время войны и в ходе войны 1914-1918 вспоминает и размышляет
Т.Г. Масарик”. В дни Октябрьской революции автор, занятый организацией
борьбы чехословацких легионов против австрийской монархии, оказался
в Москве и Петрограде, непосредственно наблюдал события и вел
переговоры с советскими властями. Масарик издавна интересовался
Россией, изучая ее, прежде всего по русской литературе, которую
хорошо знал и о которой много писал. Он, безусловно, отрицательно
относился к русскому царизму, считая [17] , что: “Царизм,
вся его политическая и церковная система, деморализовали Россию”.
Он с энтузиазмом воспринял Февральскую революцию, которая смела
царизм и, как он считал, заложила основы демократического развития.
Но всему положил конец октябрьский переворот, ставший как бы кровавой
проверкой самых мрачных предчувствий русской литературы. Основываясь
на личном знакомстве с обстановкой в России и своих многолетних
исследованиях в области философии, истории и социальных учений,
в том числе марксизма, критическому анализу которого он посвятил
труд “Социальный вопрос”(1898). Масарик утверждал [18]: ”То, что Ленин
и его люди проводили в жизнь, просто не могло быть коммунизмом,
разве что коммунистическими мелочами; как система это был примитивный
капитализм (аграрный)и примитивный социализм под надзором примитивного
государства, образованного из анархических частиц, отколовшихся
от царского, тоже примитивного, централизма".
Взгляды Масарика на русскую революцию и
характер советской власти нашли отражение во внешнеполитическом
курсе чехословацкой республики, оказали влияние на значительную
часть чешских историков и можно только сожалеть, что они по сути
дела вообще не были востребованы российской исторической наукой.
Крайне правую позицию по отношению к Октябрьской
революции наиболее отчетливо выразил один из деятелей легионов,
впоследствии - генерал, Рудольф Медек в объемной “легионерской
пенталогии”. Начинавший свой путь в литературе как поэт-декадент,
он затем обратился к прозе и драматургии. В пенталогии он стремился
изобразить чехословацкие легионы единственными носителями высоких
идейв охваченной мятежом России. Названия перенасыщенных риторикой
томов говорят сами за себя: “Огненный дракон”(1921), “Великие
дни”(1923), “Остров среди бури”(1925), “Могучий сон”(1926), “Великий
поход”(1927). Книги Медека удостаивались премий, но особую популярность
в соответствующе настроенных кругах общества имела его драма “Полковник
Швец”(1928), герой которой - чешский патриот выбирает добровольную
смерть - самоубийство - ради того, чтобы поднять моральный дух
легионеров.
На противоположной
стороне баррикады оказался после Октября другой участник легионерского
движения, до войны заслуживший известность своими сатирическими
рассказами и остроумными анархическими выходками. Речь идет о
Ярославе Гашеке, который сдался в русский плен, примкнул к легионам,
но очень скоро в них разочаровался, посчитав, что их лидеры меньше
всего заботятся о благе своего народа. Он покинул легионы, вступил
в Москве в чешскую социал-демократическую (большевистскую) партию,
участвовал в гражданской войне, занимая разные руководящие посты
в 5-ой Красной Армии. В публицистических статьях и выступлениях
на митингах он разоблачал вождей чехословацких легионов и отстаивал
идеи революции. Но онписал тогда и рассказы, в которых создал
блестящие сатирические зарисовки того времени: его разящий смех
обрушивался как на “уфимских буржуев” и спекулянтов, так и на
порядки и нравы в Красной Армии. Так, в рассказе “Крестный ход”,
написанном от лица красного коменданта Бугульмы, повествуется
о том, как он приказал доставить в казармы петроградского конного
полка полсотни монашенок из близлежащего монастыря, невзирая на
слезные мольбы игумени, увещевания “гражданина верховного главного
попа” и “крестный ход” православных бугульминцев. Потом, правда,
оказывается, что от монашенок, уже приготовившихся ко всему, требовалось
вымыть в казармах полы... А начинается рассказ сценкой, в которой
рассказчик объясняется со своим предшественником на посту коменданта,
которого он сместил: “Я поставил его в известность, что если он
со своим полком попробует доставить мне какую-нибудь неприятность,
я прикажу разоружить тверской полк, а его самого предам суду военного
трибунала.
Товарищ Ерохимов
со своей стороны очень искренне меня заверил, что, как только
петроградский конный полк покинет город, он прикажет меня повесить
на пригорке над Малой Бугульмой, дабы меня отовсюду можно было
видеть.
Мы пожали друг другу
руки и расстались лучшими друзьями”.
В сатирических рассказах Гашека российского
периода укреплялось его безусловное отвращение к войне, отшлифовывался
его совершенно оригинальный стиль, который блистательно воплотился
в написанном им вскоре после возвращения на родину самом знаменитом
чешском романе “Похождения бравого солдата Швейка во время мировой
войны”(1921-1923)
Пропагандистами новой
российской послереволюционной действительности выступили такие
вставшие на сторону КПЧ известные чешские писатели, как Иван Ольбрахт,
который в1920 г. принимал участие в качестве делегата во втором
конгрессе 111-го Интернационала в Москве и написал книгу очерков
“Картины современной России”(1920-1921), как Мария Майерова, которая
в 1924 г. была делегатом 5-го конгресса 111-го Интернационала
и выпустила книгу репортажей “Через день после революции”(1925).
В 30-е гг. большую популярность в левых кругах чешского общества
имели очерки о Советском Союзе Юлиуса Фучика (“В стране, где наше
завтра стало вчерашним днем”, 1932, и др.) и Марии Пуймановой
(“Взгляд на новую страну”, 1932). Несколько особое место в этом
ряду занимает книга “Невидимая Москва”(1935) выдающегося чешского
поэта Витезслава Незвала, принимавшего участие в 1-ом съезде Союза
советских писателей(1934). Ревностно отстаивавший в ту порутеорию
сюрреализма, он попытался передать свои московские впечатления,
также, безусловно, положительные, как и у вышеназванных писателей,
свои чувства и сновидения сквозь призму этой теории.
С высоким эмоциональным
накалом писали о Советской России чешские поэты-коммунисты, среди
которых на первом месте надо назвать Станислава Костку Неймана.
Один из самых ярких представителей чешского символизма конца прошлого
века ( сборники “Я - Апостол новой жизни”,1896; “Слава сатаны
среди нас”, 1897 и др.) он прошел затем через участие в анархо-коммунистическом
рабочем движении (“Сон о толпе отчаявшихся” и другие стихотворения”,1903),
через увлечение национальной идеей (“Чешские песни”,1910) и радостное
принятие чехословацкой независимости (“Приветствие Т.Г.М.”, 1918).
Но очень скоро он горько разочаровался в новом государстве, не
оправдавшем его надежд на освобождение трудящихся и справедливые
порядки. И если поначалу его отношение к событиям в России было
недоверчивым, то уже в начале20-х гг. он становится их самым горячим
защитником (“Красные песни”,1923). Патриотическую общественность
шокировала ставшая знаменитой фраза Неймана из его “Элегии”:
Лужица чешская, я тебе не принадлежу.
Сын человечества и соратник пролетариата,
я - сын его революции.
И призыв в конце
стихотворения: “Приди, Москва!”
Сам поэт в России
никогда не был, не был он и, в отличие, например, от Т.Г. Масарика,
особым поклонником или знатоком русской литературы, но, перейдя
в жесткую оппозицию новому чехословацкому государству, увидел
в Советской России единственный возможный выход из , как ему казалось,
беспросветного мрака мертворожденной республики:
День ото дня
бичуют меня
подлые журналисты, корыстные
политиканы,
кормят и поят меня
интригами, ложью,
обманом...
“Псалом 1919 года”, перевод П. Железнова
В Советской России он приветствовал надежду на
спасение всего человечества:
РСФСР - маяк, зажженный
для тех, кто держит в будущее путь.
Пять букв, как вифлеемская звезда,
зовут всех
угнетенных, оскорбленных...
“РСФСР”, перевод П. Железнова
Отношение Неймана
к Советской России можно было бы назвать “протестным” воспеванием:
поэта интересовало не столько реальное положение в этой стране,
сколько сама ее “инакость”, возможность противопоставить в ее
лице некую альтернативу капиталистическому миру, который он считал
неприемлемым для свободного человека. Момент “протестности” в
подходе к описанию советской действительности можно было отметить
и в очерках писателей-коммунистов, о которых шла речь выше, ибо
они стремились рассказать прежде всего о том новом и позитивном,
что они увидели в этой стране , однако он в известной степени
уравновешивался обилием конкретных деталей и точных наблюдений,
тогда как в стихах Неймана и некоторых других революционно-пролетарских
поэтов “ протестность” очевидно, превалировала над объективностью.
Протест писателей-коммунистов по отношению
к Западу еще больше усилился после прихода в соседней Германии
к власти Гитлера. Когда Андре Жид издал свои остро критические
очерки о ситуации в современной России “Возвращение из СССР”(1935),
Нейман посчитал себя обязанным оспорить его выводы в книге “Анти-Жид
или оптимизм без суеверий и иллюзий”(1937).Чешский поэт с тревогой
следил за растущей агрессивностью фашизма и пытался защитить страну,
в которой, по его убеждению, заключалась единственная надежда
на спасение Европы. Но конкретным фактам у А. Жида, обнажавшего
трагические противоречия в СССР, в том числе начало широкомасштабных
политических репрессий, он смог противопоставить лишь “протестные”
аргументы о фашистской угрозе и абстрактные рассуждения о вредном
для социализма и масс трудящихся безответственном “бунте интеллектуалов”.
Книга Неймана, вызвавшая в прессе полярные отклики, по сути, способствовала
распространению утопических представлений об СССР, которые в тогдашней
поистине предгрозовой обстановке разделяли многие. И поэт был
не так уж далек от правды, когда в “Благодарности Советскому Союзу”(1935)
писал:
Вам благодарность и любовь!
О, если б колокольным звоном
они гремели!
Я ведь не один-
нас миллионы.
Перевод
М. Павловой
Но в чешской левой по своей политической направленности
поэзии был создан и иной образ Советской России. В 1925 г. в составе
делегации организовываемого тогда Общества экономического и культурного
сближения с новой Россией Москвуи Ленинград посетил молодой поэт
Ярослав Сейферт, будущий первый чешский лауреат Нобелевской премии(1984).
Сейферт считался образцовым пролетарским поэтом: по своему происхождению,
раннему участию в рабочем движении, работе в коммунистической
печати, по своему первому сборнику стихов “Город в слезах” - о
горькой доле бедных обитателей чешской столицы и грядущей революции.
Вслед за Незвалом, противопоставившим “пролетарскому искусству”концепцию
поэтизма - “чистой лирики” как единственного революционного искусства
современности, Сейферт стал затем воспевать “все красоты мира”
и Париж, где “хоть на шаг к небу ближе”. Но уже в сборнике “Соловей
поет плохо”(1926), куда вошли стихи, отразившие впечатления от
поездки в СССР,поэт отошел от поэтистской “революции веселья”.
Этот сборник высоко оценил Ю. Фучик, увидевший в нем возвращение
к идеалам “Города в слезах”. Действительно, здесь ничего не осталось
от беззаботной игры, повсюду в Европе поэта преследовала память
о недавней войне:
Мертвы враги,
мертвы товарищи,
мы все мертвы
“На поле
старых сражений”
То же чувство не оставляет его и в Советском
Союзе. Сейферт с большим уважением говорит о Ленине, но он умер:
Мир печален,
мой дорогой поэт,
и потому соловьи поют плохо.
“Ленин”
Автора “Города в слезах”, еще совсем недавно
мечтавшего о “симфонии революции” на пражских улицах, не вдохновили
преобразования, идущие в Советском Союзе, не воодушевил широко
рекламируемый энтузиазм масс. Он, конечно же, запечатлевает в
стихах “золотые купола” русских церквей, ноне в состоянии ими
любоваться, ибо в стране голодают, люди нуждаются в простом хлебе
(“Песня о Москве”). При посещении Кремля ему бросаются в глаза
не символы новой власти, а следы утраченного величия, порушенной
империи:
Тут были бои, до сих пор тяжел
кровавый оскал кремлевской стены.
Знак власти, держава, царское яблоко-
червивое и гнилое.
Смерть бродит под куполами
и сторожит былое.
На дивных коврах скорлупа доспехов,
глухо, темно и сыро.
В былые века уезжают кареты
без лошадей, без фонарей, без пассажиров.
“Москва”, перевод Ю. Кузнецова
В “городе Ленина”
на Неве, в бывшей “метрополии поэтов” он слышит не музыку революции,
а ее несмолкающий крик, всюду видит ее кровавые отблески. Юному
Сейферту принадлежал первый переводна чешский язык поэмы Блока “Двенадцать”,
что-то от ее атмосферы ощущается в его стихах о Ленинграде:
Зимний дворец окрашен кровью.
Мраморный столб луне кивает.
Здесь текла кровь. Сыплет снег. Красное с белым.
Ночью это пугает.
Город на Неве. Здесь
красные стихи
Сабля писала по спине метрополии поэтов.
Вместо слов любви громыхали пушки.
Была революция.
И довольно об этом.
“Город Ленина”, перевод С. Александровой
Память о революции вызывает в воображении
поэта образы стрельбы, криков, крови, и все же не столько прошлое,
сколько голодное и холодное настоящее не позволяет ему говорить
о ней с прежней надеждой. Его сердце сжимается от непонятных опасений,
от предчувствия новых бед:
Гордый и звучный раздается шаг,
это под
кремлевской стеною
проходит
караул
и устрашает
Европу, и устрашает мир.
“Ленин”
Стихи
Сейферта не воспринимались тогда как спор с пафосно-восторженным
образом Советской России, ибо поэт, безусловно, позитивно говорил
о Ленине, сочувствовал голодающим, а тревожные ноты можно было
отнести на счет его повышенной эмоциональности и “русской экзотики”.
Но они остались в чешской поэзии как честное и проникновенное
свидетельство о советских двадцатых годах.
В 30-е гг. коммунистическая печать в лице
того же Ю.Фучика “в штыки” встретила роман Иржи Вейла “Москва-граница”(1937),
в котором была предпринята попытка внести уточнения в победную
картину советской действительности. И. Вейл, переводчик и пропагандист
русской советской поэзии, автор книги “Русская революционная литература”(1924),
неоднократно бывал и подолгу жил в Советском Союзе. В своем романе
он в бытовых подробностях изобразил жизнь чешских и других эмигрантов-коммунистов
в СССР, показал приводившие к трагическим результатам взаимоотношения
преданных идее революционеров с органами НКВД, начало массовых
репрессий.Отвергнутая коммунистической печатью как мещанско-клеветническая,
эта книга и сегодня представляет большую познавательную ценность.
Новая
мощная волна восторженного отношения к Советскому Союзу поднялась
в чешской литературе после освобождения страны от фашистской оккупации.
Это, прежде всего, относится к поэзии, к авторам, принадлежащим
к разным поколениям и придерживающимся самых разных эстетических
концепций. Особенно показательно творчество ряда “трудных поэтов”,которые
не были коммунистами.Таков, например, Владимир Голан, склонный
к экзистенциальной проблематике и формальному эксперименту, довоенное
творчество которого отличалось усложненной метафорикой и зашифрованностью
смысла. И вот теперь он простыми общепонятными словами пишет свою
“Благодарность Советскому Союзу”(1945):
Благодарю.
Но от волненья
Дрожит мой голос. Каждый час
Мы чаяли освобожденья
И, наконец,дождались вас!
Перевод Н. Подгоричани
Для
Голана закончившаяся война была “второй жестокой войной против
славян”, принесенным жертвам он посвятил свою ”Панихиду”(1945).
В популярном в свое время цикле “Красноармейцы”(1947)поэт стремился
быть по-прозаически точным, выписывая, например. экзотические
для чешского уха отчества героев,называя их домашние адреса, скрупулезно
передавая обстоятельства своих встреч с советскими солдатами.
В стихах Голана, зарекомендовавшего себя продолжателем традиций
Рильке и Малларме, то и дело мелькают теперь реминисценции из
русской культуры - от “Слова о полку Игореве” до Маяковского и
Хлебникова, звучные названия русских городов, просто вставленные
в чешский текст русские слова. Русские и советские реалии обильно
присутствуют в тоже тогда очень популярной и инсценированной театром
поэме “НочьИова”(1945) Франтишека Грубина, который начинал как
“чистый лирик”, близкий католическому направлению. В поэме он
“старому миру” капитализма противопоставляет “новую страну” Чапаева,
Стаханова, Есенина и Маяковского. Как сказочных богатырей воспевает
советских освободителей Витезслав Незвал в поэме “Историческая
картина”:
Вступили как войска из легендарных хроник.
Победа к нам пришла! Поют лады гармоник.
О, песни русские, здесь каждый - ваш поклонник.
Перевод Д. Самойлова
В
последующее десятилетие в чешской поэзии появилось множество стихотворений,
посвященных Советскому Союзу. В том числе к юбилею Сталина в 1949
г., советская тема затрагивалась и в прозе, но, по сути, это был
“образ без черт”, хотя и с известной долей “русской экзотики”,
образ однозначно позитивный, очищенный от каких бы то ни было
могущих испортить общее впечатление мелочей. На любую критику
по адресу СССР было наложено строжайшее табу. “Новая страна”,
где все правильно и хорошо, образец для чехов - и только.
Ситуация
начала меняться после 1956 г., после ХХ съезда КПССи 11 съезда
Союза чехословацких писателей, когда в чешской литературе, до
того зажатой жесткими соцреалистическими догмами, наметилось некоторое
“идеологическое потепление”. В 1958 г. вышел в свет роман молодого
писателя Йозефа Шкворецкого “Малодушные”, в которомсоветские военные
были изображены не как легендарные герои, а как обычные люди.
Майские дни 1945 г. здесь впервые в чешской литературе были описаны
в ироническом ключе: сквозь призму восприятия зеленого юноши Данни
Смиржицкого, увлеченного джазом и девушками и мечтающего красиво
погибнуть в бою. Традиции “Бравого солдата Швейка” соединились
здесь с приемами современной американской литературы, которую
Шкворецкий как филолог-американист изучал и переводил. Иронический
акцент присутствуетво всем, в том числе и в описании советских
солдат, которых рассказчик по бытовому называет “русаками”. В
комическом виде предстает советский генерал, который, услышав
автоматную очередь, на полуслове обрывает обращенную к чешскому
населению речь и бежит прятаться. Нельзя, однако, не заметить,
что весьма иронически изображены и действия наскоро собранных
чешских вооруженных отрядов. При всем том именно наличие иронии
в изображении Шкворецким советского генерала можно считать “знаковым
моментом” в процессе метаморфоз образа России в послевоенной чешской
литературе.
После
ввода в августе 1968 г. в Чехословакию советских войск и установления
режима “нормализации” чешская литература оказалась расколотой
на три ветви: официально издаваемую в стране, эмигрантскую и литературу
самиздата. В легально издаваемой литературе, большая часть которой
на всем протяжении “нормализованного” двадцатилетия характеризовалась
определенной аполитичностью, о Советском
Союзе писалось, конечно же, только в позитивном
плане, но не так уж часто, а поэты, посещавшие нашу страну, в
своих стихах о впечатлениях от поездок больше склонялись к пейзажным
зарисовкам. Литература самиздата русскую тему в основном обходила,
ибо откровенные высказывания по этому поводу могли навлечь на
и без того всячески притесняемых авторов суровые репрессии. Иное
дело - литература эмиграции, которая в 70-е -80-е гг. была самой
многочисленной за всю историю чешской культуры. Резко обличительный
образ Советского Союза создавала эмигрантская печать, в те годы
чрезвычайно разветвленная, эмигрантская публицистика и политология.
Но по силе воздействия на умы и эмоции международной и отечественной
общественности на первое место и здесь вышла литература в лице
ее наиболее ярких представителей.
В середине 80-х гг. в центре всеобщего
внимания оказалась статья самого известного в мире из современных
чешских романистов Милана Кундеры“Трагедия центральной Европы"
(английский вариант - 1984, чешский - с заглавием “Похищение Запада”
- 1985). Кундера считал [19], что “перемены,
произошедшие после 1945 г. в центральной Европе, были не только
политической катастрофой, но и атакой на европейскую цивилизацию”,
ибо, с его точки зрения [20],
“Тоталитарная русская цивилизация есть радикальное отрицание современного
Запада.” Корень зла он усматривает в “идеологии славянского мира”,
подчеркивая [21],
что :”Несмотря на языковое родство, чехи и русские никогда не
жили в одном и том же мире, у них нет общей истории и общей культуры.”
Автор упрекает Запад в том, что он смирился с русской цивилизацией,
да и с военной агрессией , что в итоге приведет и к его собственному
упадку.
В
этой нашумевшей и вызвавшей споры статье Кундеры легко можно обнаружить
существенные противоречия. Он считает культуру народа сердцевиной
его цивилизации и сам признает, что многое из русской литературы
вошло в общеевропейский фонд. Но как же тогда понимать “радикальную”
несовместимость европейской и русской цивилизаций? Литературно-теоретические
работы чешского писателя свидетельствуют об исключительно высокой
оценкой им творчества Толстого, о его любви к Чехову и даже о
его стремлении защитить “любовную лирику и потрясающие метафоры”
Маяковского от слишком ретивых современных критиков. Отсюда можно
сделать вывод, что кундеровская глобальная негация России и русской
цивилизации основывается не на научном анализе, а на политических
эмоциях. Эти эмоции отразились и в художественном творчестве Кундеры,
в том числе в его наиболее известном романе “Невыносимая легкость
бытия”(1984), где запечатлены картины“хмельного торжества ненависти”
чеховпо отношению к русским войскам в августе 1968 г. и последовавшего
затем тяжелого похмелья, когда “настали будни унижения”.(Перевод
Н. Шульгиной) Писатель передал глубокую горечь поражения порождавшего
столько светлых надежд движения Пражской весны, клеймил социалистическую
“империю тоталитарного зла”. Но, повторим еще раз, все это не
может поколебать его признания ценнейшего вклада русской литературы
в общеевропейскую культуру, а, следовательно, и, как бы он от
этого не открещивался, в мировую цивилизацию.
Следы
до конца не изжитой любви к русской литературе можно обнаружить
и в стихах может быть самого радикального по своим политическим
взглядам и накалу ненависти поэта чешской эмиграции Ивана Дивиша,
у которого истово-католическая вера в бога-человека уживалась
с мотивами восстания против божьей воли, допускающей на землего
сподство тотального зла.А вот как описал он приездв Чехословакию
уже после начала перестройки Горбачева, которого, протестуя против
собственного замшелого руководства, приветствовали те самые пражане,
чьи мечты о “социализме с человеческим лицом” были в августе 1968
г.перечеркнуты гусеницами советских танков:
Горбачев
едет по Праге и шпалеры чехов
кричат ему по-русски: Горбачев, спаси нас!
Это ли не шедевр сюрреализма?!
“Бархатная
революция” в ноябре 1989 г. привела к крушению режима “нормализации”
и власти коммунистической партии. Затем последовал тоже “бархатный”
- без кровопролития и громких скандалов - “развод” чехов и словаков,
в результате чего Чехия как бы еще дальше отодвинулась от России,
ибо теперь между этими странами лежали два новых самостоятельных
государства: Словакия и Украина. Реформы в Чехии начались под
девизом “возвращения в Европу”, чему в гуманитарных науках и текущей
журналистике соответствовало практически безраздельное господство
концепции безоговорочной принадлежности страны к Западу, к миру
западной цивилизации.
Новый
поворот в отношении к России вызвало предстоящее присоединение
Чехии к НАТО.
Поскольку
эта организация связана с Москвой договором о “партнерстве во
имя мира”, то, вступив в НАТО, Чехия как бы снова может оказаться
российской союзницей. Чего от этого можно ожидать и как в этом
случае действовать, - таким вопросом задается автор уже упоминавшейся
статьи в специальном приложении “Лидовых новин” журналист Томаш
Заградничек. Он размышляет над возможными альтернативами [22]: “У нас есть основания
бояться России? Хорошо, тогда следует быть активнее и поддерживать
украинскую независимость, русских демократов и западников, вступление
прибалтийских государств в НАТО и белорусскую оппозицию. Россия
нам ничем не угрожает? Отлично. Но тогда надо максимально использовать
торговые и прочие возможности, которые эта страна может нам предоставить.
Мы не знаем, какое из этих предположений верно? Значит надо делать
и то, и другое.” Разумеется, это предложение - одно из многих,
высказываемых сегодня в Чехии в связи с политикой по отношению
к России, но оно показательно в плане известной неопределенности,
в том плане, что этот вопрос не только не снимается с повестки
дня, но, напротив, по-прежнему остается одним из самых актуальных
в политической публицистике, исторической науке и мемуарной литературе.
В
последнее десятилетие в Чехии появилось большое количество остро
критических работ, развенчивающих панславистские и реакционно-русофильские
теории и иллюзии, раскрывающих драматические и трагические страницы
чешско-русских отношений, вскрывающих пагубность советского вмешательства
в послевоенную историю Чехословакии. При всей их обличительности,
по лексике и тону они, как правило, сдержаннее разгромных публикаций
на те же темы, появляющихся в изобилии на страницах современной
российской прессы, однако нельзя не признать, что им все еще недостает
спокойной объективности и глубокой аналитичности, хотя в целом
изучение этой сложной и запутанной проблематики за последние годы
явно продвинулось вперед.
Ситуация
сейчас такова, что светлые страницы чешско-русских взаимоотношений,
а следовательно и привлекательный образ России,как бы перечеркивается
- не без воздействия СМИ - свежей памятью о недавнем прошлом -
советских танках в Праге, пережитом национальном унижении. Но
в достаточно широких кругах общественности сохраняется тяготение
к русской культуре, вступающее, как это можно было наблюдать на
примере взглядов М. Кундеры, в противоречие с возобладавшей категорически
прозападной и антироссийской ориентацией. Невозможно оспорить
тот факт, что при всех драматических коллизиях в чешско-русских
взаимоотношенияхХХ века , которые наглядно отразила смена образов
и стереотипов России и русского в чешской литературе и публицистике,
Россия и Чехия, как и прочие страны Центральной и Юго-Восточной
Европы, в силу своего
географического положения, особенностей исторического, экономического
и культурного развития
и общего современного мирового контекста просто обречены на сотрудничество
во всех областях - от торговли, промышленности до культуры и литературы.
Если только жестокая история не нанесет этому многострадальному
региону еще какой-нибудь сокрушительный удар...
Литература
17.
T.G.Masaryk.
Světová revoluce. Praha, 1939, s.155
18. Там же, стр.201
19. M.Kundera. Únos
Západu. Proměny, 1986, s. 138
20. Там
же, стр. 143
21. Там же, стр. 138
22. T.Zahradníček.
Východ je nebezpečný tím, že ho
neznáme. Mimořádná příloha
Lidových novin,1.04. 1998, s.1
|
